Две недели не прекращалось волнение. Всходило солнце, и желтые, насквозь просвеченные его лучами волны с грохотом ползли по отмелям на Лангр.
Питкен сказал, что и он хочет видеть этих людей. Позь много рассказывал ему про лоча.
Питкену надо поехать к родичам на устье реки, в ту деревню, где к нему когда-то явился Чумбока. Может быть, по пути он встретит пришельцев?
— Я поеду с тобой!
— Нет. Ты поезжай домой и береги семью. Ты уже был у них, видел все. С тебя хватит. Хивгук беременна и сама не может рыбачить. Помоги ей. И придумай ей хорошее новое имя!
Когда стихло, Питкен отправился в путь. Ему хотелось рассказать родственникам на реке про необыкновенные приключения этого лета. Хивгук нашлась. Как судно пришло, как село на мель…
Море успокоилось. Едва занялся рассвет, Питкен отправился. Когда взошло солнце, его лодка, с парусом из рыбьей кожи, была далеко. И черный парус стал светел и блестел сейчас как зеркало.
Глава пятьдесят вторая
ОФИЦЕРЫ ВОЗВРАЩАЮТСЯ НА БРИГ
Мичман Грот послан на опись пролива между Сахалином и материком. Десять дней не был мичман на транспорте. Возвратившись, он доложил, что Сахалин и материк соединяются перешейком и что пролива там нет.
— Уверены ли вы, мичман, что Сахалин и материк соединяются перешейком? — спросил капитан.
Грот, загоревший дочерна, с отросшими и выгоревшими добела волосами, в побелевшей куртке, ответил, вынимая из сумки карту:
— Совершенно уверен.
— Видели собственными глазами?
— Вот черновая карта описи, Геннадий Иванович. Вот тут мы шли. Впереди мели… Вид…
— А на берег высаживались?
— Во многих местах. Вот пункты, где делали обсервацию. Мы ясно видели повсюду, что там сплошной берег и пролива нет. Если бы был пролив, то не было бы сплошного берега, а также сплошного леса. А если мы, приблизившись к берегу и высадившись в отмеченных пунктах, видели сплошной лесистый берег, то совершенно ясно, что пролива нет.
— Карта Крузенштерна верна, Геннадий Иванович. Пролив только здесь, а не на юге!
Точность Грота была всем известна, и хотя с этой точностью мичман излагал очень неприятные известия, капитан, все время слушавший его озабоченно и огорченно, вдруг улыбнулся. Похоже было, что он не верит мичману.
В эти дни не спорили. Все искали истин, уставали, мокли, выбивались из сил. Офицеры гребли в шлюпках наравне с матросами. Приходили на судно, докладывали и в изнеможении валились спать.
Стоило Гейсмару войти в каюту, как начинались требования: «Юзик, подай…», «Юзик, горячей воды, побыстрей!», «Сделай на ночь грелку — болят зубы!», «Неужели духи кончаются?».
Юзик и стриг и брил своего барина и бегал за Бергом. Он ухаживал за мичманом, помогал переодеваться, подавал книгу, табак, чистил сапоги, трубки и все таскал горячую воду и вытаскивал грязную.
У всех офицеров в услужении были матросы. Князю юнкеру Ухтомскому и барону Гейсмару разрешено взять с собой крепостных. И на них пришлось рассчитывать довольствие. Ухтомского на опись капитан вообще почти не посылает.
В свободное время Гейсмар иногда как нервная дама. Крепостные обязаны исполнять также общие работы. «Нельзя им только помадить и брить своих господ!» — говорил капитан своим рабовладельцам еще в начале вояжа.
Юзеф — поляк, из литовского поместья Гейсмара, дарованного отцу — генералу — за подавление польского восстания.
* * *
Дул восточный ветер, и желтые волны в беспорядке плескались по всему мелкому лиману. Взбивало ил, и час от часу море становилось мутней.
Вахтенный офицер в трубу заметил шлюпку. Она быстро приближалась к бригу.
— Их благородие старший лейтенант Петр Васильевич, — доложил капитану впередсмотрящий.
Измученные гребцы налегли еще и еще раз, с трудом перегоняя шлюпку через тяжелую волну, как через последнюю преграду, и матрос Веревкин, тяжело дыша, ухватился за трап. Жесткое брюхо его под тугим ремнем запало еще глубже прежнего.
Петр Васильевич был мокр с ног до головы. Даже фуражка его обвисла, как блин, а лицо побагровело.
— Устье Амура нашли, Геннадий Иванович!
— Ну, слава богу! Я так и знал.
Офицеры обнялись и поцеловались.
Лейтенант, переводя дух, молча показал на дальние сопки. Они грозно стояли по материковому берегу над морем.
— Матросы измучились совершенно.
— Люди пусть идут отдыхать на сутки, — приказал капитан.
— Огромная река, Геннадий Иванович, — стал рассказывать Петр Васильевич.
Он спустился в каюту капитана. Все офицеры собрались там.
— Я вошел в бухту и увидел течение… Матросы стали сами не свои. Подул попутный, и мы быстро пошли против течения. Как только миновали лабиринт мелей и лайд и вошли в устье — сразу попали как в другой мир… Гиляки живут повсюду, на реке идет лов рыбы. На берегу всюду юрты, видны лодки, ездят и ходят люди, сушатся рыболовные снасти, собак много…
— Как же встретили вас?
— Встретили нас приветливо и с огромным любопытством. Ничего похожего на подозрение или враждебность! Сначала побаивались, но не убегали. В одной из деревень мы видели человека явно русского, но он не признается, что знает по-русски. Гиляки обступили нашу шлюпку. Она казалась для них необычайной диковиной, и это навело меня на мысль, что если гиляки так удивлялись виду пашей шлюпки и парусов, то это означает, что никогда к ним никто не проникал.
— Ты прав! Тысячу раз! Потому и встретили тебя так приветливо, что иностранцы к ним никогда не приходили!
Казакевич ушел к себе и переоделся. В капитанскую каюту ему подали вино и горячий обед. Разговор продолжался.
— Амур никем не занят, никаких городов, постов, крепостей. Не принадлежит никакому государству.
— Подлец Нессельроде! — воскликнул капитан. — А у меня вести нехорошие. Прибыл Грот, — сказал капитан. — По его утверждению, к югу пролива нет.
— Под правым берегом, как объясняют гиляки, есть второй фарватер у реки.
— Я ждал вас. Теперь я сам пойду на промер пролива.
— Кто же пойдет с вами?
— Я хочу взять трех офицеров, в том числе Грота, Если окажется, что он ошибся, то пусть убедится в этом. И пусть будут свидетели. Мало ли что еще может произойти и какие обвинения предъявят мне. Потом, бог знает, могут и среди нас в Петербурге начаться разногласия. Мы же не знаем еще…
Невельской показал карту, вычерченную мичманом.
— Я ему все объяснил. Но он, кажется, выбился из сил… Шел вдоль Сахалина, а не Татарским берегом. Люди его очень устали.
Казакевич заметил, что стоило заговорить о южном проливе, как настроение Геннадия Ивановича менялось. А так радовался открытию!
— Когда мичман Грот ушел, я думал, нельзя надеяться, что пролив будет найден легко.
«Все равно, если от него потребуют, чтобы сказал, что нет пролива, то и докажет, что нет!» — подумал Казакевич.
— Кроме нашего покровителя Муравьева в Иркутске, еще существует Третье отделение! Дубельт! И Нессельроде! Подлец! И Синявин подлец такой же, начальствует азиатским департаментом, а не знает сам ничего! Как я ждал вас, Петр Васильевич! Вы бы знали, как я ругался!
— Возьмите с собой людей на три вахты.
— Беру трех офицеров, чтобы круглосуточно несли вахту. Будем как на корабле. Оборудую шлюпку и баркас, чтобы под тентом спать днем и отсыпаться. Все настороже. И трое офицеров — свидетели. Доктор Берг. Как можно больше офицеров… «И вы, мундиры голубые, и ты, им преданный народ…»[186] И мы — преданные офицеры… Даже здесь… Помнить… Но, чуть что, я подыму его высочество, я устрою им баню, подлецам… Я до самого царя дойду… Я…
И он схватился за пуговицу.
— Успокойтесь, Геннадий Иванович.
— Я и так уже спокоен. Все слава богу. Это отзвук. Далекий отзвук. Выйду сейчас на ют, посмотрю на горы, на закат, на море, на компас… И подумаю: какая это все мелочь, дробь, что нас беспокоит, по сравнению с тем великим, ради чего не жаль себя, жизни…
В кают-компании офицеры, загоревшие, в старых мундирах со ссевшимися от бесконечных купаний рукавами, с жадностью слушали и Казакевича и капитана и сами засыпали их вопросами.
Как и обычно у Невельского, опять все участвовали в обсуждении и решали сообща, что делать дальше. Каждый высказывал свое мнение. Разрешалось спорить с капитаном и доказывать свое.
Казакевич показывал карты, куда начерно, недорисованным изгибом, нанесено было устье Амура с мысом Тебах, с крутым скалистым берегом и гиляцкими деревушками у его подножия и цифрами промера кое-где на широкой площади лимана.
Невельской думал о том, что теперь начинается новый период исследований. Предстояло решить ряд важнейших вопросов: о доступности устьев с юга, о способах их охраны…
